Он родом из далекого мира, населенного лишь ему подобными. Крейн никогда не задумывался о том, что где-то есть иные разумные существа, что где-то светилом может служить кит-колосс, а твердь иметься лишь в виде разрозненных, застывших средь неба островков. Крейн никогда не думал, что попадет в этот ад.
В родном мире - вечная топка, и он, покрытая едкой блестящей слизью саламандра, не представлял, что где-то можно так отчаянно, как здесь, мерзнуть и иметь возможность согреться лишь почти ныряя в печь. Крейну всегда холодно. Даримого китом тепла мало, одежда быстро приходит в негодность, съеденная выделяемой кожей щелочью, а проводить время у огня - слишком большая роскошь для того, чьего времени едва хватает на сон.
Каждое утро чужака начиналось с тесной клетки и ей же заканчивалось, когда за полночь из цветного шатра выставки диковин уходил последний зевака. Клетка была защитой саламандры от чужих взглядов, липнущих к обнаженному странному телу, и защитой тюремщиков от него самого - прикосновение к коже жгло огнем (человечьи руки и иную органику разъедая до язв, сжигая за считанные часы почти любую тонкую ткань). Клетка была странным, но домом, гарантией хоть какой-то защиты и надеждой на то, что завтра он будет жив и сыт. За решетку кашмирских циркачей Крейн заключил себя добровольно, когда его для окружающих опасность и нежелание исконных обитателей мира видеть рядом с собой ядовитую тварь стали очевидны, как и тот факт, что он беспомощен и беззащитен. И если б не капризы рогатых господ, раб так и остался бы в цепях, не видя ничего дальше трех метров клети с ветошью на грязном полу.
Он был продан. И перепродан в будущем не один раз, когда оказывалось, что необычный, притягивавший взгляд раб способен лишь портить все, к чему прикасается. Крейн не был приспособлен ни к какой работе. Он нес лишь вред людям и зверью, не годился для тяжелых повинностей в силу хлипкости сложения, а для дел, требовавших тонкости, был слишком дик и непривычен к окружающему его миру, проведя-то все отпущенное время за решеткой. Господа подходили к делу изощренно, и однажды он чуть не погиб, когда с тонкой кожи пытались по-живому снять защитный секрет. Едва не лишился пальцев, не умея прислуживать за столом. Языка, не зная рамок приличий. Был бит кнутом за ожог, случайно оставленный на вскользь задетой руке молодой хозяйки. Последним владельцем оказался комендант городской тюрьмы, приобретший жгучую диковинку для работы помощником палача - зачем трудиться, развязывая кому-то язык изощренными пытками, если достаточно приказать этому парню обнять смертника или ласково взять его ладонями за лицо на пару минут?
К знахарям он попал , доведенный практически до безумия. И бежал от них тоже не в самом здравом рассудке. Какой раб не понимает, что после поимки будет только хуже, а сама она практически неизбежна?
Жизнью Крейна потрепало изрядно. Он замкнут, боязлив и совершенно точно уверен в том, что всегда может быть хуже, чем сейчас - может и будет. Со стороны кажется, что чужак живет, сжавшись под постоянно занесенной для удара чьей-то рукой, настолько он осторожен, внутренне напряжен и изворотлив. Рабство характер не закалило, а сломало, но добавило хитрости и умения читать чужие эмоции по самым неуловимым изменениям во взгляде. Страх наказания и боязнь чистокровных представителей здешних рас намертво въелись в подкорку. Саламандра исшрамлен и неухожен, на шее - плотно притертый металлический ошейник. Клеймо на боку. Он бежит и от себя, и от прошлого, в котором только череда видящих в нем вещь господ, бежит от увечий и возможной смерти, которая ждет его по возвращении. Дальше, как можно дальше от крупных городов и от их обитателей.