Картинки для тех, кому критически лень читать

[url=http://uploads.ru/yvJ8P.jpg][/url]

Птица. Большая птица, хищная и по виду, и по нраву. Несмотря на полые кости, Моран достаточно тяжелый, ну и весьма, весьма высокий, возвышается над большинством человекоподобных на голову-две. Появись желающий измерить его рост, насчитал бы два с лишком метра. Сгорбленная под весом гигантских крыльев не по-людски сложенная фигура, острый загнутый клюв, когтистые лапы-руки, пернатый хвост и перья. Похож ли Ра на человека? Пожалуй, ничем кроме общего силуэта. Он – зверь. Порядком обтесанный цивилизацией, но все же зверь.
Моран напоминает ворона, Моран напоминает гарпию. Первого – плотно прилегающим черным жестким пером по всему телу, клювом, подвесом на шее, вторую – разрезом глаз и длинным воротником, поднимающимся, когда птицу одолевают тревога или злость. Оперение гладкое, лоснящееся, мягкий пух скрыт за внешними остевыми перьями, более мелкими по корпусу, удлиненными на затылке и бедрах. В одежде Ра если и нуждается, то исключительно формально: перо греет в самый холодный день, скрывает все компрометирующие места.
Голова у него совершенно птичья, с клювом и темным круглым глазом. Развито белесое третье веко. Голос достаточно низкий, с привычкой тянуть «р» и растягивать гласные. К привычной людскому уху речи прилагается полная палитра иных звуков:  от громкого победного клекота до едва слышимого, почти кошачьего гортанного урчания.
Строение ног звериное, руки – нечто среднее между ладонями и лапами. Пятипалые, с длинными цепкими пальцами и когтями. Такие конечности мало приспособлены к тонкой работе, хотя при должном старании Ра вполне может и писать, и заниматься таксидермией, и прикладывать руки к любому иному своему повседневному делу.
Тело одновременно сухое и мощное. Несмотря на некоторую кажущуюся неуклюжесть (да кто угодно будет неуклюж, отягощенный сложенными за спиной крыльями), птица проворен и ловок настолько, насколько может быть ловким существо его габаритов. Особенно в небе, воздушные потоки – его стихия. Учитывая размах крыл, взлет с места дается ему тяжело, поэтому чаще всего Моран поднимается вверх с небольшого, в несколько шагов, разгона. В сложенном виде крылья чуть видны над его плечами, в расправленном достигают трех-четырех метров каждое. Тяжелые, жесткие, невероятно прочные и огромные на вид, одно крупное маховое перо будет с локоть длиной.

Птица это еще не человек и уже не зверь. Среднее промежуточное звено. Если любой иной двуногий будет руководствоваться в первую очередь разумом, пернатый больше полагается на инстинкты. Он не подставит вторую щеку, если ударили по первой. Вместо этого, не задумываясь, хлестнет когтистой лапой в ответ.
Тип темперамента – скорее флегматик, нежели сангвиник. Легкий на подъем, но достаточно спокойный и уравновешенный. Долго доходит до точки кипения, быстро остывает. Контролирует себя в моменты гнева Моран достаточно плохо, вполне способен по-детски переадресовать злость на окружающие его предметы или, реже, на окружающих существ. Исполосовать неудачно попавшую под руку ель в запале невыплеснутого азарта после того, как сорвалась охота на зверя, которого выслеживал последние два дня – да, прижать к стене за шею и сделать вид, что сейчас отъешь ему лицо, когда воришка попытался срезать у тебя кошелек – да. Действительно причинить вред – вряд ли. Птица очень, очень редко забывается настолько, чтобы перейти к членовредительству: пусть он и варвар, но варвар, живущий бок о бок с цивилизованными людьми и по большей части перенявший их моральные запреты.
Сильна жажда преследования, активно движущаяся цель вызывает неосознанное желание догнать. Азартен. Пожалуй, попробуй себя Моран в карточных играх, его и за хвост от них было бы не оттащить. Достаточно упорен, способен на долгое время концентрировать внимание и сосредоточенно трудиться… впрочем, так же легко птица переключается с работы на отдых, в режим сохранения энергии. Может сутки-двое дремать, укрывшись крылом и просыпаясь только для приема пищи, или часами напролет бесцельно нежиться под китовьим светом на каком-нибудь располагающем к тому острове. Безделье его не тяготит. Он вообще достаточно непритязателен. Может без сильных моральных неудобств довольствоваться минимальным количеством жизненных благ, будь то простая пища или жесткая кровать (или вовсе ее отсутствие). Не тяготит Ра и долгое пребывание вне дома. Как и все птицы, он привязан к долгим далеким полетам, небу и свободе передвижения. Нуждается в возможности улетать и возвращаться обратно. В новых впечатлениях. В воздухе, к слову, ориентируется он замечательно и способен - как собственный дикий сородич - возвращаться в родные места практически из любого конца света.
Не амбициозен. Интроверт. Эмоции старается держать при себе, но не всегда это получается. Ненавязчив. Пытается быть тактичным и деликатным, хотя оно порой не выходит: бывает, что птица просто не понимает, будет ли та или иная реплика нейтральной или понизит расположение собеседника до абсолютного нуля. Замкнут ли Ра? Пожалуй, хоть и не совсем разумно мерить человеческими категориями психику пернатых. В общении Моран практически не нуждается и если чувствует острую необходимость с кем-то поговорить или что-то проанализировать, вполне может провести время, беспечно болтая сам с собой, вслух или мысленно. Если есть располагающий к себе собеседник (с тем же Вилли они часто беседуют долго и ни о чем), то Ра не откажется от разговора, даже поддержит ни к чему не обязывающий диалог с теми же вторничными торговцами в центре Бейлина, но и молчание его тоже не утомляет. В отличие от рогатых,  совершенно толерантно относится и к иномирцам, и к представителям исконных рас, и к неравным бракам – да вообще ко всем окружающим без исключений. Ему нет дела до того, что происходит в чужих жизнях. Равнодушен Моран и к сплетням, незначительные новости тоже выслушает без интереса.
Понятие о долге и справедливости у него тоже совершенно иное. Пройти мимо нуждающегося в помощи пернатый не сможет, но «помощь» может оказаться совсем не такой, какую от него ожидают. Моран вполне способен гуманно добить раненого, если полагает, что тот все равно умрет, дать голодному вместо пищи возможность заработать на нее тяжелым трудом где-нибудь в каменоломнях или на лесоповале под Бейлином. Если его спрашивает о чем-то собственный птенец, птица предпочтет, чтобы тот дошел до ответа на вопрос своим умом. Логика у Ра тоже несколько альтернативна нашей.
Смел, но не безрассуден. Это не всегда выходит достаточно адекватно, но в большинстве случаев птица просчитывает, насколько оправдан риск, и не ввязывается в опасные авантюры. Умеренно благоразумен, категорически прям и честен, практически никогда не лжет, предпочитая молчание неправде. Начитан и достаточно (тоже, повторимся, особенно, по-птичьи) умен, обладатель хорошей памяти, благодаря которой мастерски, слово в слово, пересказывает услышанные от других путешественников байки.
Любит интересные безделушки, но из практических соображений собирает их редко. Зачем они, если не имеют ценности, а за пределами своего дома он проводит больше времени, чем в нем, и любоваться ими регулярно не имеет возможности? Любит воду. Любую. Может искупаться в снегу или провести несколько часов, задремав в ванне с горячей водой. Безразличен к беспорядку вокруг, который сам же и сеет. Аккуратности и педантичности в Моране ноль, что – к счастью или нет – полностью компенсирует чистоплюйство его отпрыска.
Боится ограничений движения. Травм крыльев. Замкнутых пространств.

Первым местом, которое Моран называл домом, был чужой ледяной остров. То ли покинутый владельцем, то ли еще не найденный –  многолетние сугробы, снежные шапки гор и крошечный на их фоне сруб, приткнувшийся у каменного подножья. Их было семеро, пара птиц и пять едва вылупившихся птенцов. Розовых, голых, не по-младенчески требовательно разевавших голодные рты при виде родителей. Росли они быстро, намного быстрей человеческих детенышей, и хлопот доставляли немало: Ра прекрасно помнит и попытки сбежать во внешний холод, и драки за безделушки, и уже более серьезные конфликты за родительское внимание. Мелкие и глупые, хищники оставались хищниками, и шрамов от сестринских и братских клювов у него осталось немало.
Говорят, дома у них быть не может. «Безродный как птица» - его семья была прекрасной иллюстрацией к этой поговорке.  Когда птенцы окрепли, отец и мать пропадали часто и подолгу, не выдерживая прозябания в четырех стенах. В леднике оставалась пища, в доме – тепло и книги, но читать молодь не умела, как и делить поровну еду и развлечения. Моран сам учился летать, когда позволил размах крыльев, ему объяснял основы грамоты и рассказывал истории о далеких городах сосед-ветроход, изредка захаживавший посмотреть, не разлетелось ли на все четыре стороны необычное семейство. Взрослел он сам и без посторонней помощи. У Морана не осталось особо теплых воспоминаний о родне.
Сестры и братья покинули родное гнездо совсем в юном возрасте. Ра не стал исключением. Когда крылья держали его уверенно, а характера и дерзости стало хватать на то, чтобы оторваться от привычного быта и лететь, не зная конечной цели, он ушел из родного дома и не видел больше ни семьи, ни ледяного острова.
Бейлин встретил его безразличием. Молодая черная птица хоть и притягивала взгляды, но интереса вызывала мало – кому, спрашивается, нужен едва одевшийся во взрослые перья юнец? Морану не задавали вопросов, не приглашали разделить нехитрый обед и не обращали на не привыкшего к одиночеству птенца никакого внимания. Он попытался осесть здесь же. Заняв пустующий дом на безлюдной окраине города, где лес подступает к стенам, а по ночам волки перекликиваются под самым окном. Впрочем, к его дому серые спины подходить не спешили, чуя, что ничем хорошим для них это не кончится. Птица охраняла покой соседей не хуже сторожевой собаки или охранной магии: Ра учился охоте, и звери обходили его лачугу стороной. Он выслеживал оленей с воздуха и с клекотом, сложив крылья, пикировал вниз, всаживая когти под шкуру, а потом подолгу вялил мясо на разведенном в лесу костре. Он распутывал волчьи следы и выделывал серебристые пушистые шкуры. Отсутствующих гостей за его порогом встречала раззявленная медвежья пасть, ревущая со стены.  Оружие молодой птице ни к чему, когда есть клюв и когти, хотя в то время он выучился неплохо обращаться и с коротким гарпуном, и с луком. Сначала о Ра шептались как о сумасшедшем, променявшем птичью свободу на каменный мешок дома. Потом как об умелом охотнике. Через несколько лет стали и уважать, а сам Моран перестал так дичиться и в воскресные утра нередко прилетал обменивать меха и мясо на одежду и домашний хлеб.
Очаг держал его недолго. Прошло время, и огонь в его доме погас – птицу тянуло к небу. Следующие годы Ра провел в пути, как и полагается не отягощенному ничем пернатому. Лететь от острова к острову или сидеть на китовьей спине, наблюдая за тем, как проплывают внизу клочки земли, было здорово и легко. Даже, можно сказать, абсолютно естественно, он чувствовал себя счастливым и свободным. Птица нашел и собственный остров, но его вид навевал только тоску, да и для жизни он оказался не самым приятным местом, так что задержаться надолго на родной земле не вышло.
В одном из полетов Моран встретил чужака из числа тех, что приходят из порталов, связывающих острова с иномирьем. Человек был беспомощен, слаб и напуган. Он не знал местных законов, его пугали летучие рыбы и казался чужим свет медуз по ночам. Устрашающим был даже далекий кит, что уж говорить о черной птице, кружившей вокруг с явно недобрыми – как казалось чужаку – намерениями. Если бы Ра не поймал его вовремя, человек так и падал бы в бесконечность, пока не разбился бы о первый же встреченный остров – не выдержав, тот спрыгнул со своего клочка земли вниз, предпочтя быструю смерть пугающей неизвестности. Но смерти не случилось.
До Бейлина и его дома (наверняка уже занесенного снегом по самую крышу) было слишком далеко. Моран донес чужака, сначала сопротивляющегося, а потом безвольно обмякшего в жестких птичьих руках, до ближайшего гостеприимно выглядящего острова и долго приводил в чувство. И разговорами, и тяжелыми пощечинами, когда человек снова опасно приближался к срыву. Через сутки тот был уже относительно спокоен, хотя его лицо исполосовали свежие царапины. Через неделю Ра учил человека жарить над углями (безрукий неумеха все норовил сунуть прут с нанизанным мясом прямо в открытый огонь) подстреленных рыб и, напрягая память, рассказывал о том, что в Бейлине всегда зима и часто метет снег, и что это напоминает ему о детстве, о крепости и гигантских пауках, плетущих там сети, о рогатых аристократах и совсем похожих на пришельца местных, способных ходить по воздуху как по земле. Птица говорил и говорил, непривычно много. Рассказывал. Объяснял. Учил.
Через пару месяцев Бейли Мулин по-доброму насмехалась над ним, утверждая, что птицу-няньку видит впервые. Человек остался жить в городе, а Ра снова отправился куда глаза глядят. Один, но один ненадолго. Знахарка явно умела заглядывать в будущее.
Иноземцев не так много, они попадались на пути птицы нечасто. Были и другие. Умирающие от недостатка силы чары, застрявшие на дальних островах путешественники, попавшие в капканы звери, нуждающиеся в помощи дети. Дети – Моран никогда не думал, что заведет птенцов, но жизнь рассудила иначе.
Ребенка Ра нашел на чьем-то пустынном острове-плато, сером и безжизненном. Совсем крошечный, лет трех, мальчишка, он сидел на самом краю обрыва и был явно не самым счастливым детенышем на этом свете. Во всяком случае, об этом можно было догадаться по оборванной одежде и чумазому заплаканному лицу. Тяжело опустившуюся рядом черную птицу он воспринял как должное и только потеснился, освобождая Морану место рядом. Отказываться от приглашения пернатый не стал.
Птица с ребенком просидели до самого заката, пока кит не скрылся за горизонтом. Моран ждал, что объявятся родители птенца, сам же птенец, судя по всему, не ждал уже ничего и с наступлением сумерек заснул, свернувшись рядом на камнях. Детское тельце, по ощущениям, не весило практически ничего. Бережно прижимая его к груди, Ра летел несколько часов до своего острова, где мальчишка был уложен спать на его кровати, а птица всерьез задумался, что ему  делать с приблудным ребенком.
Если начистоту, отец из него получился на редкость несуразный. Это вскрылось сразу, когда голодному птенцу было предложено сырое мясо, которое человек пробовать не пожелал. Он был совсем не похож на маленьких птиц. Не ел мясо, пугался трофейных голов на стенах, непривычно робел и беспрестанно плакал, плакал, плакал, выводя сдержанного Ра из душевного равновесия. Вилли – единственное слово, которое птенец знал и которое, вероятно, было его именем – не велся на попытки себя развлечь и не интересовался ничем, чем интересуется пернатый его возраста. Птица отказывался верить, что это может быть нормальным детским поведением, и уже совсем скоро они летели в Бейлин к знахарке, лечить странного маленького человечка, который наверняка тяжело болен.
Вилли оказался здоров. Голоден, истощен, но здоров, и Моран провел немало неприятных минут в доме Бейли Мулин, которая кормила малыша с ложки протертыми овощами и распекала горе-папашу за невнимательность. Сдать мальчишку ей на руки и привычно покинуть негостеприимный город в этот раз не вышло. Как и сам он когда-то, Вилли оказался никому не нужен. Перед ними закрывали двери знакомые, не желающие принимать на свои плечи груз в виде ребенка, знахарка лишь разводила руками, не имея возможности или стремления помочь (дескать – сам подобрал, сам и решай, куда деть), а оставлять птенца на произвол судьбы было бы равносильно убийству. Трехлетняя птица-то себя прокормит и найдет, куда приткнуться, а этот слабый, голый и беспомощный, и как они вообще, люди, доживают до преклонных лет?
То, что мальчик остался жить с ним, получилось как-то само собой.
Для непривычного к человечьим птенцам пернатого рос он на удивление медленно. И медленно учился. Моран часами заучивал с ним слова, попугаем повторяя одно и то же и жутко раздражаясь, когда усилия пропадали напрасно. Он резал из дерева игрушки животных и приносил детенышу мягкие заячьи уши и лапки. Того почему-то с малолетства пугала охота, и работу с чучелами пришлось перенести на улицу или в крошечную к дому пристройку – это оказалось проще, чем слушать пронзительный детский крик.
Времени ребенок отнимал прорву. Птица быстро привык к тому, что крутится как белка в колесе, пытаясь успеть все, что запланировал. Старый дом требовал ремонта, работа – времени, ребенок – внимания. Слетать в лес и в город, обменивая подстреленного тетерева на фрукты, добраться до соседнего острова, где сумасшедший энтузиаст (по скромному птичьему мнению, это было верхом странности, держать животных ради молока - что за странный продукт?) передавал ребенку молоко в запечатанном глиняном кувшине, вернуться в метель обратно, чтобы обнаружить, что все усилия по уборке острых предметов в зону детской недосягаемости пропали даром, а из книг выдрано несколько уже изрисованных страниц. Эту пару лет Моран хронически мечтал о сутках здорового сна и тишине. Потом стало легче, но, впрочем, ненадолго. Вилли оказался ветроходом, а потому убирать хрупкие и опасные вещи на верхние полки было  невозможно, и в доме быстро убавилось количество легко бьющихся безделушек, а колюще-режущее переместилось в запертый чулан. Птенец был непоседлив, и птица бы ничуть не удивился, вернись он из очередного полета и застань на месте дома пепелище после игры с разожженным очагом.
Они были абсолютно разными, но Моран все равно привязался к ребенку как к своему. Даже несмотря на то, что воспитать из него нормальную птицу все равно не удалось. Малыш Вилли любил порядок, а его отец просто не замечал хаоса, который устраивает вокруг. Вилли не одобрял охоту и искренне ненавидел увлечение родителя таксидермией. Он так и не научился ставить силки и стрелять из лука, уверяя, что попадание в экстремальные ситуации ему не грозит – слишком любит комфорт, чтобы не наплевать на них и не улететь домой. Вилли не любил излишних проявлений заботы и всегда отмахивался от отца, пытающегося расчесать и пригладить его растрепанные вихры. Они так и жили в Бейлине. Только сидеть на месте было в тягость обоим, и, когда ребенок подрос, их дом на окраине частенько пустовал во время совместных коротких путешествий.
Ра почти не ограничивал птенца в свободе передвижений, философски полагая, что удержать неугомонного ветрохода под своим крылышком все равно не получится. Он разве что требовал, чтобы тот заранее оповещал, куда собирается направиться, и, если что-то вызывало опасения, издалека ненавязчиво приглядывал за приемышем. Впрочем, смоляная птица с семиметровым размахом крыльев – не то, что можно легко не заметить, и короткие ссоры на почве излишнего контроля стали практически обыденным делом ровно до того момента, когда мальчишка пропал.
Это случилось после того, как птица переломал крылья на охоте, неудачно сунувшись добить лося-подранка, которого не проняли две стрелы. Зверь дорого продал свою жизнь, и до дома Моран добирался пешим, тряпками волоча крылья за собой по земле. Кости собрала знахарка, она же травами и наговором помогла побороть горячку, но уменьшить срок, который птице пришлось ходить в тяжелых лубках, Бейли не могла. Месяц Ра практически не выходил из дома, носить тяжелые шины на тонких крыльях было болезненно и физически тяжело, все заботы оказались взвалены на птенца. Подходили к концу припасы и то, что можно было на них обменять, и в какой-то день ушедший в город Вилли вечером не вернулся домой. Волновался ли птица? «Волновался» вряд ли подходящее к тому спектру эмоций чувство. Тревога, злость, отчаяние – подходят больше. Когда детеныш не пришел к утру, а потом и к вечеру следующего дня, Моран в приступе звериного гнева на свою беспомощность методично разносил на части все, что было в лачуге. Трещала мебель, летела об пол черепками керамическая посуда, рвалась одежда, сдирались когтями занавеси с окон. Длинные глубокие зарубки-царапины остались даже на облицованных деревом стенах, докуда дотянулась бьющаяся в ставшей слишком тесной комнате птица.  Он побрел в город, просить помощи в нахождении беглеца. Местные прекрасно помнили непоседливого мальчишку, который часто бродил по заснеженным улицам, но большинству было не до него. Люди прочесали ближайшие леса и, удостоверившись, что Вильям не заплутал поблизости и не был растащен стаей волков, поиски прекратили. До них не было дела. Подняться же в воздух самостоятельно Моран не был способен.
Заявившийся обратно через несколько недель Вилли сперва, вероятно, подумал, что их дом заброшен, иначе как объяснить отсутствие огня в печи, разбитые стекла и хаос внутри. Потом – что лучше бы он действительно был заброшен. Потому что сварливые нотации и выволочки, которые отец устраивал ему за притащенное за пазухой драконье яйцо и запугивание городских детей, были ничем по сравнению с тем, как бушевала тогда взбешенная птица. Моран не знает, что было действенней, его собственный дикий исхудавший вид и перемолотое содержимое их лачуги или трепка, багровые синяки от которой сходили еще долго, но больше непредвиденных отлучек не случалось. Куда он уходил, мальчишка так и не признался. Только потом с плохо скрываемой гордостью продемонстрировал тяжелый меч, изорванный флаг и – уже с меньшим энтузиазмом – кривые, неправильно сросшиеся пальцы. Меньше всего его отцу хотелось знать, где он раздобыл оружие. Стащил? Отбил? Обменял? Скорее первое, откуда что-то ценное у десятилетнего мальчишки.
Знахарка ломает ему пальцы и складывает кости заново, ровно. Вилли честно старается не плакать, только болезненно кривится, и птица испытывает в этот момент одновременно и тревогу, и гордость за приемыша. Привести в порядок дом у них получится еще нескоро, только когда снимут шины одному с рук, другому с крыльев.
Переходный возраст у ребенка – самое тяжелое для родителя время. В этом Моран убедился на собственной шкуре. Очередная подружка? Драка из-за девчонки с «тем смазливым рогатым уродом»? Чаще всего птица молча зачерпывал снега и протягивал детищу снежок, приложить к живописному синяку под глазом или на скуле – вспыльчивости тому хватало, а вот сознательности, чтобы не лезть на рожон, пока нет. В общем-то, эта роль местного Казановы ему была безразлична, главное чтобы птенец не пропадал без предупреждения и возвращался целым. Ну или хотя бы почти целым. Вилли гулял относительно вольно – ветрохода и цепью не удержишь, если что взбредет в голову, да и вообще, пусть развлекается. Когда, если не сейчас? Сам пернатый не был в восторге ни от излишне оживленной жизни Кашмира, ни от шумных компаний, предпочитая им полеты в одиночестве и егерство. Он не оставил привычку подбирать («как бездомных глазастых котят» - недовольно прокомментировал бы Вилли) и выхаживать нуждающихся, и за последние годы у них «гостило» несколько чужаков, от которых воротило нос большинство чистокровных обитателей мира. Если и существует центр реабилитации для попаданцев, то это явно он.  Шестирукий пришелец, которого побаивался даже птенец, иссиня-черный сгорбленный обитатель какого-то совсем непохожего на этот мира, немая миловидная девушка, метко плюющаяся ядом и упорно уходящая спать в сугроб у дома. Жить было совсем не скучно, даже наоборот. В долгие зимы Моран брал масляную лампу и уходил в каморку к своему мертвому зверью. Просаливал и выскабливал шкуры, выделывал меха, вываривал кости, чтобы потом аккуратно собрать в скелет и скрепить тонкой проволокой. Чучела подмигивали ему стеклянными глазами и улыбались широко растянутыми безгубыми пастями.
Шел первый год от Сегодня.